Диман, получи, — Баскаков достал из кармана перетянутую резинкой пачку денег и вытащил из нее несколько купюр.
— Ура! — закричали присутствующие, захлопали в ладоши, замахали бутылками с пивом в воздухе, поддерживая меня.
Я не противился, принял премию из рук Баскакова, сказал спасибо и засунул деньги в карман спортивных брюк. Теперь я полностью закрою долг. Это радовало, мне не хотелось уезжать, не расплатившись со всеми своими кредиторами. Но дальше сидеть за столом больше не хотелось: я достаточно выпил, меня то и дело тянуло на сон, я подумывал завалиться в соседней комнате на кровать и уснуть.
Баскаков никого не отпускал. «Все останутся у нас. Гудим всю ночь. Завтра объявляю выходной. Разбежитесь утром». Отпросились только Марина (у нее была маленькая дочь) и Леся с Люсей (чтобы у матерей не сорвало крышу). Мужики никуда не спешили, алкоголя было — залейся. Ирма и Элла купались в мужском внимании.
Элла была в своем репертуаре. Я снова увидел ту самую Эллочку, которая на заводе укладывала мужиков пачками. И в этом окружении она про меня уже забыла. Тем, может быть, и лучше. Я больше не считал себя причастным к этому миру — завтра отдам долг Елене, Баскаков заберет паспорта, а послезавтра вечером сяду в поезд и навсегда постараюсь забыть все те горькие минуты, которые испытал с того самого дня, когда согласился остаться в бригаде Баскакова, когда вынужден был переступить через себя из-за безысходности, на многое закрыть глаза, делать то, что в душе всегда считал неправильным и несправедливым по отношению к другим. Очищусь ли я таким образом? Вряд ли. Но, по крайней мере, остановлюсь, попытаюсь вернуться к своему «я», к душевному комфорту и согласию с самим собой, вернуться к тем единственным ценностям, которые позволят мне в эту зыбкую пору перемен держаться на плаву.
Шум и гам, приглушенная музыка только усиливали мое желание спать.
— Я пошел валиться, — сказал я Баскакову и, услышав в ответ «давай», проковылял в спальню, где на полу уже были брошены матрасы и одеяла для гостей — кто хочет, падай, спи. Проснешься — присоединяйся снова к бражникам, пей, радуйся новому дню или дрыхни до вечера — никто тебя не потревожит: ты волен сам выбирать, куда плыть.
Я, раздевшись, плюхнулся на кровать. Когда придут хозяева, стащат меня на пол. Если придут.
Во сне я снова парил в облаках в образе дракона. Легко, непринужденно, безмятежно. Вокруг меня было сияющее голубое небо, внизу сквозь плывущие подо мной перистые облака проглядывала освещенная ярким солнцем земля. Я приподнимал одно крыло вверх, и потоком воздуха меня увлекало вправо, поднимал другое, — кренился влево. Мог перевернуться вокруг туловища; поймав поток, взмыть вверх и тут же камнем ринуться вниз; взмахнув пару раз крыльями, воспарить выше облаков, почувствовать себя счастливым. Только через несколько минут, дисгармоничный звук стал резать уши. «Дима, Дима, Дим», — прорывалось ко мне из ниоткуда. «Дима, Дим!» — вырвало меня из сна.
Еще не отойдя от завораживающих видений, я с трудом разлепил глаза и увидел перед собой взбудораженную, в слезах Эллу. Она часто теребила меня за плечи и безостановочно бормотала: «Дима, Дим!»
— Чего тебе? — спросонья я никак не мог понять, чего от меня хотят.
В дверях спальни кто-то что-то кричал (кажется, Дрыщ), рвался войти, его сдерживали. Элла чуть не вжалась в меня.
— Иди сюда, сука, выйди, я сказал! — ревел Дрыщ. Ерема и Баскаков оттягивали его от двери.
— Что опять? — приподнялся я на кровати.
— Дима, Дим! — продолжала рыдать Элла.
— Что? — я поднялся, вышел в прихожую. Дрыща утянули в другую комнату, но и там он продолжал разоряться. Я стал на пороге комнаты, в которой гульбанил народ, Элла спряталась у меня за спиной.
Дрыщ хрипел:
— Пусть вернет бабки, сука! Дать не дала, а бабки заныкала!
Элла стала из-за моего плеча выкрикивать:
— Ничего я не брала! Мне твои бабки на фиг не нужны!
Я, полусонный, ничего не мог понять: какие бабки, кто чего не поделил?
— Вы чё, сами не можете разобраться? Нафиг меня разбудили? — пробормотал я сквозь сон, развернулся и на автопилоте побрел в туалет. Элла стала препираться с Дрыщем. Присутствующим этот цирк был в радость.
Я, не открывая глаз, с блаженством облегчился. Спуская воду, заметил на полу сотку баксов. Выпала у кого-то? Его проблемы. Бросать клич по этому поводу я не собирался. Но куда запихнуть сотку — я ведь стою в одних трусах? Засунул за зеркало, вышел из туалета.
— Да что ты говоришь, цаца: не в ту степь стал рулить, что ты из себя девочку строишь! — доносилось в прихожую из комнаты. — Куда бабки тебе сунул? На лоб прицепил! — чуть ли не визжал Дрыщ.
А, вот в чем дело, — наконец-то дошло до меня. «Не в ту степь стал рулить». Эллочка заигралась с Дрыщом? Не знала, что у того мозги набекрень? Я-то знаю, на что падок Дрыщ, он и к нам на Удальцова, когда Баскак с Ритой были в гостях, привозил с Хомой бабочку с панели.
«Я как увидел эту попку, мне сразу крышу снесло», — чуть не захлебывался тогда слюной Дрыщ, уговаривая меня пустить их во вторую комнату. «Хочешь, присоединяйся к нам», — хлюпал он, не спуская глаз с миниатюрного зада проститутки. «Нет уж, увольте», — отнекался я тогда. Значит, Эллочка доигралась.
Я прошел в спальню, завалился обратно в постель и, казалось, провалился в сон, но меня опять затеребили: «Дима!»
Я открыл глаза, Эллочка снова испуганно жалась ко мне, а сзади на нее наседал разгневанный Дрыщ.
— Да иди ты! — отпихнул я его рукой.
Дрыща тут же подхватили под руки Баскаков с Хомой и утащили в соседнюю комнату.
— Дима, Дим, — юркнув под одеяло, стала ластиться ко мне Эллочка.
Эллочка, недоступная Эллочка, не ставящая меня на заводе ни во что, превращающая мужиков в кобелей, сучка-Эллочка теперь льнет ко мне и просит защиты. Но так ли она мне нужна теперь?
Я раздраженно гаркнул на нее: «Да спи уже!», отвернулся к стенке и опять погрузился в сон.
